Пепел феникса - Страница 79

Наверное, Максим уже давно плюнул бы на все и подался искать лучшей доли, если бы не одно обстоятельство. У обстоятельства были дивной красоты черные глаза, длиннющие косы, осиная талия и изящные ножки. Эти ножки, обутые в сафьяновые туфельки и кокетливо выглядывающие из-под длинных юбок, отчего-то особенно бередили его молодую кровь, даже сильнее, чем унизанные звонкими браслетами запястья и розовые, похожие на лепестки, ноготки. Ее звали Оленькой, и она была единственной и нежно любимой дочерью купца. Максим не знал, увлекся бы он ею, доведись им встретиться на родине, но здесь, на чужбине, он не встречал ни одной женщины более красивой и желанной.

Иногда Максиму казалось, что хозяйская дочка тоже на него заглядывается, но убедиться в правильности своих догадок он не мог, потому что Оленька с людьми отца никогда не заговаривала, и ангельский ее голос Максим услышал лишь однажды, когда она прогуливалась по саду с мадемуазель Роша, компаньонкой, выписанной из самого Парижа, и напевала легкомысленно-задорную французскую песенку. Признаться, он не удержался от восторженных аплодисментов, за что тут же был удостоен смущенной улыбки от Оленьки и нравоучительной тирады от мадемуазель Роша. Той ночью Максим впервые в жизни не смог заснуть: все вспоминал и голос, и улыбку, и озорные искры в черных глазах. Эх, до чего ж несправедлива судьба, раз заставляет его, потомственного дворянина, вздыхать о девице отнюдь не благородного происхождения! Ведь окажись они в России, могло так статься, что купец Васильев почел бы за честь отдать дочь за такого уважаемого человека, как граф Максим Александрович Изотов. Но, увы, они не в России, и у купца Васильева совершенно превратные представления о чести. Остается лишь любоваться украдкой на Оленьку и тайно мечтать, что когда-нибудь фортуна смилостивится и осыплет его своими щедрыми дарами…

А пока с фортуной еще не все оговорено, вот прямо сейчас за величайшее благо Максим почел бы самую обыкновенную бочку с водой. Только не нагретой ненавистным солнцем до состояния кипятка, а студеной, такой, чтобы аж зубы сводило. Однако ж пустое! Если в караван-сарае, который уже, слава тебе, Господи, маячит на горизонте, и найдется чистая вода, то уж точно не про его честь. Да он и сам бы уступил всю воду мира той, чей покой ему выпала честь охранять в этой утомительной поездке.

Впервые за два года купец взял с собой дочку и всю дорогу переживал, как бы чего худого не вышло. Только чего же волноваться, когда путь этот спокойный, не единожды вымеренный копытами каурого и политый его, Максима, потом. Да и сам он теперь стал вдвойне более осторожным, понимал, какой бриллиант довелось охранять, и даже под самыми страшными пытками не сознался бы, что втайне мечтает, чтобы на караван напали разбойники, и у него появилась возможность явить Оленьке всю свою молодецкую удаль и немалое фехтовальное мастерство.

В ту же ночь тайное желание исполнилось. Да так, что страшнее некуда. На караван-сарай напали после полуночи. Кто напал, Максим в темноте толком не разобрал. Да и некогда было разбираться, тут успевай саблей махать – налетели тати со всех сторон, точно воронье. И караульные проглядели. Или не проглядели? Вон лежит с перерезанной глоткой Саид, а вот балагур и весельчак Митька Бирюков рвет на груди пропитанную кровью рубаху, силясь выдрать вражью стрелу. А ворота, которые на ночь запираются на здоровенный засов, распахнуты настежь. Значит, предателя нужно искать среди своих. Ничего, он поищет, сейчас главное – до Оленькиной комнаты добраться. Откуда ж их, чертей пустынных, столько взялось?! Не залетный бандитский отряд, а целая армия! Вот и комната хозяина: вход завален мертвыми басурманами, а внутри слышно – сеча.

Купец Васильев умел не только торговать, но и славно саблей орудовать, один против троих, это не считая тех, что валяются мертвыми на пороге.

– Максимка! – Голос у купца клокочущий, а лицо все залито кровью. – Максимка, Оленьку спасай! Христом богом молю!

Двоих из троих Максим положил, но третий, падлюка, перед смертью успел-таки всадить саблю в живот купцу.

– Оленьку… Оленьку не бросай… – Старик все еще цеплялся за жизнь, но было ясно как божий день, что не жилец больше купец Сидор Васильев. – И вот еще, Максимка… да погодь ты! Там, в шкатулке… Оленьке передай, она знает…

Он так и помер, не договорив, но успев напоследок указать пальцем на окованный сундук. Что там еще? Деньги? Золото? Золото бедной сироте пригодится…

Сундук открылся с громким лязганьем. Ни денег, ни золота – одна только резная шкатулка на самом дне, а в шкатулке – хрустальная бутыль с чем-то серым. Хорошо наследство, ничего не скажешь…

Максим сунул бутыль за пазуху, бросился вон из комнаты. Теперь одна у него забота – спасти Оленьку. Вот и довелось показать браваду…

Девичий крик он услышал еще издалека. Как услышал, так в него словно бес вселился: дорогу к Оленькиной спальне прорубал саблей, устлал все вокруг себя хрипящими да корчащимися телами.

Она стояла одна против двоих. Маленькая птичка храбро отбивалась от двух шакалов, и кинжал в ее изящной руке был похож на серебряную молнию.

Успел, слава Богу!

С шакалами Максим справился сам, а потом, ни говоря ни слова, схватил Оленьку за руку, потянул за собой из комнаты. Все, прошло время бравады, нужно уносить ноги, потому как все его люди полегли, а злодеев еще тьма.

Каурый недовольно всхрапнул, когда Максим не усадил даже, а безо всяких церемоний зашвырнул в седло Оленьку, и чуть припал на задние ноги, когда следом запрыгнул сам хозяин.