Пепел феникса - Страница 49

– Из любви к искусству ты поперся ночью на кладбище? – Чайник вскипел, и Громов щедро сыпанул в чашки растворимого кофе. – Ты совсем больной?

– Я здоровый, – огрызнулся друг. – Здоровее многих, если хочешь знать. Просто во мне силен дух естествоиспытателя.

– Это да, – Громов согласно кивнул, – временами даже чересчур. Так что там было на кладбище? Сидишь ты, значит, на неизвестной могилке…

– А тут бац – распахивается дверь склепа и оттуда выбегает Анюта. Веришь, я от страха чуть не обделался!

– Верю, дальше что?

– Ничего, кажется. – Гальяно на секунду задумался. – Выскочила она из склепа и поскакала промеж могилок.

– Это точно она? Сам же говорил, что темно было.

– Ну как темно? Луна же светила, а девица в каком-то метре от меня промчалась. – Гальяно растерянно замолчал, а потом сказал: – Странно это все, не находишь? Ладно я, магистр белой и черной магии, шастаю ночью по кладбищу, мне по статусу положено, а она чего?

– Дальше что было?

– Ничего. Я домой пошел, от греха подальше, а с черной магией решил завязать окончательно. Опасное это дело, я тебе скажу! А тут еще эта тень отца Гамлета во время сеанса нарисовалась. И главное – ритуал вызова я взял самый простенький, таким даже родную бабушку хрен вызовешь, а он взял и приперся. Слышишь, Громов, а тебе не кажется, что мне пора выходить на новый уровень, что я зарываю в землю свой спиритический талант?

– Пойдем! – Громов одним глотком допил кофе, решительно встал из-за стола.

– Это еще куда? – по лицу Гальяно было видно, что выходить из салона ему совсем не хочется.

– На кладбище. Покажешь склеп.

– Так темно же было! И вообще, не помню я ничего! – заартачился друг.

– Значит, придется подключить сверхспособности! – Громов сдернул с вешалки куртку и, не дожидаясь Гальяно, вышел на улицу.

* * *

1889 год Андрей Васильевич Сотников

Ах, до чего же славное у барона шампанское! Такое, что устоять невозможно!

Андрей Васильевич, конечно, помнил свой недавний конфуз с пикантными виршами, оттого старался держать себя в руках, но бокальчик-другой все ж таки пропустил, а когда в голове зашумело от выпитого, поступил разумно – решил совершить променад по парку.

Он шел неспешным шагом, прислушиваясь к тому, как многоголосый гул становится все тише, а стрекот цикад все громче. От выпитого голова сделалась легкой, захотелось вздохнуть полной грудью и воспарить к звездам.

От лирических мыслей Андрея Васильевича отвлекли голоса: приглушенный мужской и громкий, срывающийся в истерику женский. Сотников замер, не доходя всего нескольких шагов до залитой лунным светом беседки, пытаясь решить, как поступить: уйти незамеченным или дать знать о своем присутствии влюбленным. В том, что в беседке именно влюбленные, у Андрея Васильевича не было никаких сомнений: девица льнула к кавалеру всем телом, да и кавалер, по всему видать, не особенно противился.

– Максимилиан, я больше так не могу. – В голосе девицы послышались просительные нотки, и Андрей Васильевич враз протрезвел, потому как понял, кто эти двое. – Вы со мной точно играетесь: то поманите, то оттолкнете… Если папенька узнает, что я здесь, с вами…

– …Это ж какие нынче пошли нравы, – послышалось за спиной Андрея Васильевича злое шипение, и он едва не вскрикнул от неожиданности.

– Ольга Федоровна, до чего ж вы меня напугали! – зашептал он и попытался увлечь старую ведьму прочь от беседки.

Увлечь-то она себя дала, но вот успокаиваться не желала.

– В мое время, дружочек, девица на молодого человека не смела взгляда без родительского дозволения поднять, а нынче что?

– Что? – растерянно переспросил Андрей Васильевич.

– А то, что нравы нынче уже не те. Это же какой позор – незамужняя барышня в объятиях постороннего мужчины. – Графиня Пичужкина остановилась, обернулась через плечо, стараясь в темноте разглядеть хоть что-нибудь.

– Ольга Федоровна, дорогая вы моя, да пойдемте же! – взмолился Андрей Васильевич.

До чего ж неловко все вышло! Мало того, что эта сплетница завладела чужой амурной тайной, так еще и его застала, можно сказать, на месте преступления. Ей же теперь не докажешь, что он просто так прогуливался и вовсе не собирался подслушивать.

– А что это вы там делали, дружочек? – Так и есть – попался в сети к старой паучихе…

– То же, что и вы, дражайшая Ольга Федоровна, – нашелся Андрей Васильевич и сам порадовался своей смекалистости. – Прогуливался. Потянуло, понимаете, на свежий воздух, захотелось уединения.

– Ну, с уединением, как я погляжу, не слишком хорошо вышло, – усмехнулась графиня и похлопала Андрея Васильевича веером по сгибу локтя.

– Кто ж знал? – он покаянно развел руками.

– Вот и бедный Павел Иванович не знает, что творит его любимая дочь.

– Да ничего она не творит! – отважился Андрей Васильевич встать на защиту Олимпиады Павловны. – Они просто разговаривали.

– Просто разговаривали! – фыркнула графиня. – Дружочек, я, может быть, и немолода, но со зрением и со слухом у меня полный порядок. Эти разговоры называются блудом! И вы своим молчанием этому блуду потворствуете! – Она в раздражении ткнула сложенным веером в грудь Андрею Васильевичу и, не оглядываясь, поспешила к дому.

Оставшись наконец в одиночестве, Андрей Васильевич вздохнул с облегчением, торопливо перекрестился вслед растворяющейся в темноте фигуре. От недавней приятной расслабленности не осталось и следа. До чего ж некрасиво все вышло! Думай теперь, как поступить. Нужно ли рассказывать барону о том, что их с Олимпиадой Павловной тайна раскрыта, или лучше промолчать? После недолгих размышлений Андрей Васильевич решил, что амурные дела барона его никоим образом не касаются, и если старая карга разнесет по всему городу грязную сплетню, то в том будет только лишь ее вина, а он ничего не видел. Вот ровным счетом ничего!