Пепел феникса - Страница 47

– Ты была такая… комбинезончик этот смешной, коса до пояса, конопушки на пол-лица. И бесстрашная… Ходила вечно, задрав нос, под ноги не смотрела. И по сторонам тоже не смотрела…

О чем он? Конопушки, комбинезон…

– А мне хотелось, чтобы посмотрела, хоть разочек. И обидеть я тебя не хотел, просто сорвалось во мне что-то…

Обидеть не хотел… Губы голодные, руки холодные, глаза злые и несчастные. Это тогда, в юности, в стылой подворотне, а сейчас что? К чему все это?..

– Я тут наговорил лишнего. – Громов завозился, и теперь уже жалобно заскрипели не половицы, а пружины. – Это не со зла. То есть со зла, конечно, но все равно…

– Что – все равно? – отважилась она спросить и даже глаза открыла.

Он сидел на самом краешке тахты и смотрел на нее очень внимательно, словно видел впервые в жизни.

– Ничего с тобой не случится, слышишь? Ничего плохого. Я обещаю.

Сказал и замолчал, а Анна вдруг поверила, что так оно и будет. Такой, как Громов, слов на ветер не бросает.

Его ладонь и правда была горячей, Анна коснулась ее лишь самыми кончиками пальцев, просто чтобы убедиться, что это не сон.

– Простила? – спросил он.

– Да.

– Тогда спи, – он легонько сжал ее пальцы и тут же отпустил, – а я покараулю. Это даже хорошо, что ты мне на полу постелила, так легче будет не уснуть…

* * *

Громов лежал на спине, закинув руки за голову, и прислушивался к тихому дыханию Анюты. Она уснула не сразу, лежала тихо, не ворочалась, не пыталась заговорить, но Громов точно знал – не спит. Ему тоже не спалось. От нахлынувших вдруг воспоминаний, от этого по-детски глупого, но оказавшегося неожиданно эффективным признания, от прощения, после которого с души точно камень упал. Он и не подозревал про существование этого камня, таскал все эти годы невидимую глыбу и думал, что так и должно быть, а тут бац – и вздохнул полной грудью! И ведь нужна была такая малость – попросить прощения…

Он уже почти успокоился, почти примирился с самим собой, когда на сердце легла новая глыба, еще тяжелее той, что упала. Анюта – пешка, разменная монетка в очень серьезной игре. Жизнь ее не стоит даже той самой несчастной монетки и висит даже не на волоске, а на паутинке. И виноват в том, что с ней сейчас происходит, только он один. Хорошо теоретизировать о малой жертве ради спасения многих, но когда оказывается, что малая жертва тебе так дорога, на все начинаешь смотреть по-другому. Смотреть и искать выход. Ведь должен же быть выход!

Хельга сказала, что та тварь придет, когда феникс проявится полностью, превратится из наброска в полноцветную картину. Феникс – проводник между тварью и Анной, чем ярче картинка, тем крепче связь, тем более материальной становится тварь, тем проще ее уничтожить. Уничтожить – вот их основная цель, а Анна – всего лишь приманка, малая жертва…

От этих мыслей, злых и безысходных, перехватило горло. Сколько еще ждать?! А вдруг тварь доберется до Анны в тот самый момент, когда его, Громова, не окажется рядом? Хельга сказала – после наступления темноты присматривай за девочкой. Он и присматривал, позапрошлой ночью даже дежурил у ее дома, всматриваясь в яркий прямоугольник ее окна. Всматривался до тех пор, пока из-за какого-то типа, наверное, бомжа, прикорнувшего в беседке напротив Анютиного подъезда, не пришлось менять дислокацию. Он поменял, через соседний подъезд попал на чердак, а уже оттуда спустился к ней на этаж. Очень удобно, что когда-то он жил в этом доме и до сих пор не забыл «тайные тропы». Сторожить в подъезде было гораздо приятнее, чем снаружи, на пронизывающем ветру. Громов провел под дверью Анюты пару часов, а потом она словно почувствовала его присутствие, стала спрашивать, кто там. Ясное дело, Громов не ответил, мысленно порадовался, что в двери нет «глазка», и сбежал вниз по лестнице, обратно в ночное ненастье. Типа в беседке к тому времени уже не было, тоже, видно, не захотел мерзнуть, пошел искать местечко потеплее.

И прошлой ночью Громов тоже за ней присматривал, с той лишь разницей, что дежурить пришлось не под ее, а под Любашиной дверью. На отдых и сон у него оставалось лишь утро, потому что работу в салоне никто не отменял. Хельга сказала, что тварь выходит на охоту лишь с наступлением темноты, а днем Анюта вне опасности, но кто может знать наверняка?!

«Знать» – вот ключевое слово! Он знает о твари только то, что рассказала Хельга, а рассказала она очень мало. Почему? Потому что ей самой известно далеко не все или потому, что он всего лишь исполнитель, слуга на страже светлых сил, которому нужны четкие инструкции и ни к чему лишняя информация? Спрашивать у Хельги бесполезно, она больше ничего не скажет. Но есть ведь архивы, наверное, сохранились какие-то документы, воспоминания очевидцев. Надо самому, вот сегодня же днем! Хельга любит повторять – предупрежден, значит, вооружен. Он вооружится до зубов…

Наверное, Громов задремал, потому что крик Анны застал его врасплох, потому что на то, чтобы понять, что происходит, у него ушло катастрофически много времени – несколько драгоценных секунд как минимум.

Анна сидела на тахте, подтянув к подбородку колени. Она смотрела на Громова такими дикими глазами, что первой его мыслью было, что тварь вернулась.

– Что?! – Он обхватил Анну за плечи, то ли затем, чтобы защитить, то ли затем, чтобы успокоить. В ноздри шибанул запах гари. Опять гари… – Анюта, что случилось? – Он развернул ее лицом к себе.

– Мне снился костер. – Ее голос был спокойный, даже какой-то отстраненный, он никак не вязался с расширенными зрачками, мокрыми от слез щеками и вздрагивающими плечами. – Костер, а на нем – я. Больно… – Медленно, очень осторожно, она спустила ноги на пол, и в тусклом рассветном свете Громов увидел самые настоящие ожоги.